Вот мои воспоминания о нем.
Озолин
В конце сентября 1987 года я приехал в Барнаул из деревни, в которой работал по распределению, и зашел в местный Союз писателей. Я хотел показать кому-нибудь свои стихи. Я не знал, сколько я буду жить в Алтайском крае, поэтому думал познакомиться с кем-нибудь из литераторов. Впрочем, все это было инстинктивно, никакого расчета за этим не было.
Секретарша, милая женщина неопределенного возраста за тридцать, спросила, кто бы мне больше подошел. Я ответил - если можно, кого-нибудь с нежной душой.
Она ушла, и минут через пять или шесть в Красный уголок, где я сидел, зашел большой плотный мужчина лет около пятидесяти. Это был Вильям Янович Озолин.
Я показал ему свои стихи, он что-то похвалил, что-то поругал, оставил свой адрес (Барнаул, главпочтамт, ящик 99)и мы расстались. Душа у него и вправду была нежная.
Я писал ему письма, он на них отвечал, он же посоветовал мне ходить в литературное объединение при местном Союзе, и мне удалось несколько раз побывать на его заседаниях, вырываясь из своей Речкуновки, как называл мою деревню Вильям Янович.
Вместе с ним мы как-то пошли в гости к какому-то местному литератору. У него недавно вышла первая книга, а лет ему было что-то около сорока. Я не помню, как его зовут, впрочем, это, может быть, и неважно.
Втроем мы сидели за столом, разговаривали на всякие литературные и не очень темы, они оказались рыбаками, говорили и о ней, кстати ели какую-то сушеную рыбу. Я не знал, как ее едят, и поэтому попросил Вильяма Яновича мне показать, как это делается.
Он удивленно посмотрел на меня, взял большими пальцами рыбку, оторвал ей башку, очистил кожицу и подал мне. Дальше я ел эту рыбу сам, пил водку, но авторитет мой в глазах Вильяма Яновича уже упал.
Он пошел покурить, а местный литератор, почему-то придвинувшись ко мне вплотную, вдруг зашептал, что Вильям Янович смертельно болен (рак) и месяца через два умрет. Я был потрясен и не знал, как реагировать на такие, как оказалось, шутки, потому что он прожил еще лет десять после этого разговора.
Наконец мы ушили в изрядном подпитии и поехали в какую-то местную галерею, где должен был состояться вечер поэзии. На месте почему-то не оказалось никого из местных поэтов, и Вильям Янович предложил мне почитать стихи. Я читал уже совершенно пьяным, потому что по дороге в галерею мы выпили еще одну бутылку, кажется, я не контролировал силу своего голоса, и время от времени пола моего пиджачка отворачивалась, и показывалось горлышко бутылки. Все вместе производило, видимо, довольно сильный комический эффект. Чем все это кончились - я не помню, где я ночевал - тоже не помню, помню только, что на Советской площади, когда я ждал троллейбус, чтобы поехать на речной вокзал, откуда я уезжал в свою деревню, мимо прошла какая-то девица, которая, увидев меня, заулыбалась во все горло. Смутно я припомнил, что она была на вчерашнем вечере.
Жизнь моя в Алтайском крае складывалась не очень весело. Меня угнетало общество полупьяных лесорубов и лесников, мне просто было скучно,
казалось, что-то жизнь проходит зря, и все это естественно сказывалось на моем настроении. В одну такую минуту я написал Вильяму Яновичу довольно злое письмо, на которое он не ответил. Это было просто негативное письмо, без личных претензий, но с претензиями к жизни как таковой.
С тех пор переписка наша прервалась, а его письма я в минуту довольно мрачную просто-напросто бросил в печку( случай для меня нетипичный).
Через месяцев шесть или семь, когда наступила весна, когда я понял, что скорее всего уеду из Алтайского края в Башкирию, я решил не уезжать не извинившись и написал письмо Вильяму Яновичу. Как ни странно, он ответил. Я приезжал к нему, мы общались, хотя я не помню наших разговоров, ничего особенного.
Видимо, ему не нравились мои стихи, он не предлагал их ни в местные газеты, ни в местный журнал, а я его об этом и не просил.
Наконец я уехал из Алтайского края.
Как ясно по его фамилии, он был прибалтон, кажется латыш. Его отец, кажется, работал в северном морском пароходстве, возможно, был репрессирован, мне об этом ничего не известно. Вильям Янович жил в Красноярске, потом переехал в Барнаул - почему - осталось для меня загадкой. Специально я его не спрашивал, а сам он не рассказывал. Мы все же так мало знаем о людях, которых любим, и объяснить это невозможно.
Он жаловался, что живется ему в Барнауле трудно. У него были проблемы кажется со всеми - с женой, которая, как мне показалось, не очень его любила, с мамой, которая доставала его по пустякам. Он како-то сказал о матери: « Вот так бывает - люди любят друг друга, а жить вместе не могут». Были проблемы с деньгами - издавался он мало, писал мало, в конце жизни пошел работать к какому-то скульптору помощником.
Я написал об этом такой стих:
Милый город, дух зеленый.
Коридоры светлых улиц.
Хорошо быть заключенным
Или мертвым в Барнауле.
Мало жизни, мало света,
Мало хлеба, много боли.
Нет, не любят здесь поэтов,
Как сказал Вильям Озолин.
В 1991 году, а может быть, в 1992 году я приехал в Барнаул из Москвы, где учился в Литературном институте. Вильям Янович, как я уже говорил, работал помощником скульптора, и я пришел к нему в мастерскую. Мы пили водку, говорили о Москве, о том, о сем.
Когда веселье несколько пошло на убыль, я услышал, как он сказал своему соседу, кивая на меня:
- Вот, привязался чего-то ко мне, а с чего, не могу понять.
Я, в общем-то, понимал, почему. Мы простились, и я его больше не видел.
Он умер в августе прошлого года, я уже не помню, почему, кажется, от разрыва сердца, так же, как мой отец, которого я видел два или четыре раза в жизни. Я не видел его в гробу, и поэтому я знаю, что он где-то есть. Просто есть.
Как писатель, он мне не сильно нравился. Такие романтические стихи про Север, про настоящих мужчин, романтика возвращения домой. Все это было так себе, типичное советское стихотворчество. Но в жизни он был настоящий мужчина - уверенный в себе, очень спокойный, от него веяло силой покорителя земли, воды и прочих оставшихся стихий.
6 августа 99 года
Journal information